Вернуться и вернуть - Страница 132

132

Не знаю, зачем было набирать полную грудь воздуха, но это здорово мне помогло. Потому что, покинув Поток, я оказался в воде. Причём, не на поверхности, а в глубине. В очень холодной, почти ледяной глубине. Судорога, моментально сковавшая тело панцирем, не позволила выдохнуть, и, спустя несколько секунд, меня вынесло наверх. К воздуху, который на деле оказался ещё холоднее, чем вода.

Вот уж когда я ни разу не вспомнил о своём желании умереть, так это пока дёргал руками и ногами в тщетных попытках согреться! Почему-то утопление в море показалось моему подсознанию совершенно неподходящим, в результате чего, плюнув на точность и эффективность движений, я, задыхаясь и коченея, добрался до берега за удивительно короткое время. (Впрочем, несколько позже, осмотрев место своего «приводнения» на свежую голову, ваш покорный слуга заключил: если бы доплыть не удалось, можно было совершенно спокойно тонуть, потому что убожество, не способное преодолеть двести футов, оставаться в живых не должно. Не заслуживает того.)

Повозиться пришлось с тем, чтобы ощутить под ногами твёрдую землю. В принципе, каменистая гряда у кромки берега была чудесно приспособлена для того, чтобы забираться по ней наверх, но не до смерти уставшим и с онемевшей кистью правой руки. Пришлось опираться о камни запястьем и локтем, что добавило лишних синяков, но скорость передвижения увеличить не помогло.

Когда я добрался до лужайки и плюхнулся на ёжик жёсткой бурой травы, зубы выбивали прямо-таки барабанную дробь, а в голове начинала формироваться мысль интересного содержания. На кой фрэлл, спрашивается, надо было сюда ползти, чтобы превратиться в ледышку? Ну и местечко выбрал, ничего не скажешь! Забавнее было бы только оказаться в жерле вулкана. Но там, хотя бы, не так холодно...

— Va’hat-te? — раздалось надо мной, и я поднял глаза, чтобы... Открыть рот. Точнее, рот мне открыли (и довольно бесцеремонно) для того, чтобы влить приличную порцию отвратительного и на запах, и на вкус пойла. И я задохнулся снова, но теперь уже от огня, запылавшего в груди...

— Что с рукой? — спросила гройгери, набивая смесью сухих листьев длинную трубку.

— Порезался, — честно ответил я, разглядывая лиловые рубцы на костяшках пальцев и тыльной стороне ладони.

— Когда брился?

— А?

— При бритье порезался?

— Вы про это? Нет, я не бреюсь.

— Тогда где покалечился?

— Разбил кое-что.

— Стеклянное?

— Можно и так сказать.

— Умгум, — гройгери вытащила из очага хворостину, оставшуюся в относительной целости после растопки, и через несколько вдохов и припыхиваний по комнате поплыли колечки ароматного дыма. Уж на что не терплю даже запах курева, но тем, чем балуются гройги, хотелось дышать и дышать. Горьковатая свежесть морского воздуха. Так и тянет закрыть глаза и представить, что вокруг тебя — бескрайняя синь, и сверху, и снизу...

Простите, я забыл представить мою хозяйку и спасительницу. Сама она назвалась просто: Гани. Старая Гани. Да, возраста сия почтенная женщина не скрывала, хотя по моему скромному разумению, до дряхлости ей ещё было ой как далеко!

Не очень высокого роста, массивная, как и все гройги, она лишь выглядела немножко сухой. Ну, может быть, кожа не глубокого коричневого цвета, а словно присыпанная тонким слоем пепла, и что с того? Да эта бабулька не одно поколение людей переживёт и не заметит. Или пережуёт... Шучу. Гройги не едят людей. И друг друга не едят: им вполне хватает рыбы, которая не переводится в море, и бесчисленных козьих стад, пасущихся на каменистых холмах островов Маарис — любимой родины непоседливого и шкодливого народа, заслужившего своими мореплавательскими талантами уважение, смешанное с ужасом. Потому что, как нет более искусных рыболовов, чем гройги, так нет и более удачливых пиратов на морских просторах. Поговаривают, что в жилах этих суровых и немногословных созданий течёт вместо крови морская вода, и Хозяин Моря — их родной дед. Всё может быть. В любом случае, гройги умеют ладить с ветром и волнами, а Старая Гани — с чем потребуется. Не верите? Могу доказать.

Простудиться я так и не сподобился. Отчасти благодаря крепости настоянной на неведомых корешках харки, отчасти благодаря купанию. Нет, не морскому, а в большой бадье, наполненной кипятком. То есть, мне показалось, что кипятком, и я даже спросил, не собирается ли гройгери сварить меня живьём. А когда Гани удивилась моему вопросу, пояснил, что мясо на вкус гораздо лучше... Ох, как она хохотала! До слёз. А отсмеявшись и промокнув влажные дорожки на щеках, засунула меня в бадью, над которой уже поднимался пар, и вылила сверху ещё одно ведро. Кажется, я орал. Не помню. Но нестерпимо горячо было только первые несколько вдохов, а потом тело попривыкло и стало требовать: «Ещё!» И продолжение последовало. В виде стакана, до краёв наполненного уже знакомым мне напитком...

Короче говоря, мы замечательно провели вчерашний день: я — в полупьяном бреду, гройгери — откровенно забавляясь нелепостями нежданного гостя. Утром хмель исчез вместе с тенью так и не вступившей в свои права простуды, а в голове существенно прояснилось, и настала пора разговоров, которыми любой уважающий себя и традиции путник обязан улестить принимающих его под своим кровом хозяев. Рассказывать ничего не хотелось, но Гани очень точно определила моё настроение и не докучала расспросами. Собственно, она и про руку-то спросила лишь потому, что я попытался расшевелить пальцы, слегка ожившие после вчерашнего бурного времяпрепровождения.

— Тебе надо чем-то их занять.

132